— Huevos rancheros, ура, — с красивым прононсом.
— Вот переведи Мане.
— Яйца фермеров?
— Ну и что? Разница небольшая.
— Фу на вас всех, ешьте уже. — Дочке, которая уселась на высокий табурет и раскрыла тетрадку: — Почитай, почитай там вон те листочки, получишь о нас со Светкой представление, если почерки разберешь.
— Угу. — читает. — О, тут про любовь! Только непонятно: «Ты в курсе, что Ж. А-рова бросила Бр.? — «Ах–ах, «облейте мое сердце серной кислотой», Оль, 100 лет в субботу уже. Давай в МакД. рванем 4-ого?»
— Не тот листок, второй.
— Трагедия в стиле рок, — фырк от Мани.
— Что б ты понимала, — мама, слегка обиженно. — Кука, дай мне лучше.
— Погоди — «Нет: 1. им надоест стоять в очереди, и там будет ходынка 2. 4-ого будет дем. против 6-ой cт. конст., баб. не пущу, но сама пойду»? — Ничего вообще поняла! Не. Ничего не вообще не поняла, достаточно «не»?
— Вполне. И нечего там уже понимать, всё быльем поросло, дай сюда, — забирает у дочки листок и тетрадь, — говорю же, другой, где он там…
— (дочка папе шепотом) Каким бельем?
— Не бельем, а тем, что было. Кажется. Нет, лучше у мамы спроси.
— Так, ладно, запихнула его куда–то, потом найду. Не важно на самом деле. Дальше рассказывать?
Дочка и Маня многозначительно посматривают на папу. Тот предельно дипломатичен:
— Пойду проверю, как там остальные, — выходит, подхватывая на ходу последний пакор.
— Да, он и так это всё прекрасно знает.
— Кто, папа? — дочка вдруг выпучивает глаза и начинает что–то судорожно подсчитывать в уме. — Нет, не получается, и по виду вроде тоже…
— Фу на тебя. Просто слышал от меня уже не один раз.
— О, — разочарованно. — И что, ты ему прямо всё–всё рассказа… ывала?
— Всё–всё — это я даже сейчас вряд ли осилю. Но достаточно. Не первый год знакомы, чего уж.
— (обиженно) Я с тобой тоже не первый год знакомы…
— (мама наморщила нос, но исправлять лень) Да, всё как–то повода не было, кука.
— Давай, давай уже, хоть теперь не тяни, — Маня за это время успела поджарить еще парочку яиц и, дополнив их очередной порцией месива со сковородки, снова усаживается у прилавка. — Пропадать, так с х… с музыкой.
— Даю, — зевая, — вот, как раз в тему у меня состояние. Поскольку той зимой спать на уроках я начала планомерно. Особенно на первых и последних в сон тянуло, ничего не могла с собой поделать. Выработали со Светкой систему щипков на опасных уроках, вроде физики, но там я все–таки старалась бодрствовать — тем более в феврале у Светки пошли косяком ее сезонные гаймориты–тонзиллиты–ларингиты–фарингиты-бронхиты, так что в школе она практически не появлялась. На географии обычно было весело, английский я слишком любила, чтобы на нем спать, а кроме того опасалась, что если Елена Прекрасная засечет, то обеспокоится и опять начнет осаждать бабушку — она уже пробовала в прошлом году, по телефону, но той удалось отбиться, мол, все у нас замечательно. А вот насчет Лидии Дмитриевны — литературы — в этом плане можно было не тревожиться, так что вовсю злоупотребляла ее близорукостью, робостью и хорошим ко мне отношением. Прямо с начала урока лбом в ладонь утыкалась и дрыхла себе спокойно на задней парте. И вот, помню, дремлю так однажды, и вдруг просыпаюсь от того, что кто–то меня гладит по голове, аккуратно так: ты спи, мол, спи. Выпрямилась, смотрю — а Лидия Дмитриевна уже дальше пошла по ряду, как ни в чем не бывало. Тут мне стало стыдно, так что на литературе тоже стала пытаться не спать.
— На истории–то, небось, вообще не спала?
— Еще как спала! Даже Союз — Апполон меня не переучил. А, вы не знаете, но это не существенно. Нет, на истории приходилось много работать в парах или группах, так что обычно там было не до сна, но тем не менее не упускала ни одного удобного случая прикорнуть, несмотря на первую парту. Рассуждала, что даже если историк удосужится меня заметить, то, будучи прагматиком, не станет особо волноваться по этому поводу: успеваемость у меня в пределах медальной нормы, и если мне требуется отдохнуть — то и на здоровье, главное, чтобы показатели не снижались. А где еще отдыхать, как ни на его уроках, раз у нас с ним договор.
— А как же насчет не сводить с него щенячьих глазок?!
— Вот да, я бы точно не смогла засыпать! Заснуть.
— Опять вы со своими щенками. Решили же это как–то по–другому называть. Еще раз: да, мне иногда приятно было на него посматривать — только без этих ваших глупостей. Но, в принципе, для подъема настроения хватало и одного осознания его присутствия. А той зимой я действительно перегнула палку — и почта, и спорт, и поездки в ту же Иностранку через весь город, и неимоверное количество событий вокруг — все время хотелось куда–то бежать и на что–то смотреть — кино, выставки, а главное, политика тогда была ужасно интересной, так как из фикции превращалась в реальную, участвовать — ладно, но не следить за ней было просто невозможно. Да, вероятно, особенности юношеского восприятия, но бабушка, например, от меня не отставала, даже наоборот, была первейшим источником всех новостей, от телевизора до враждебного радио, которое наконец–то перестали глушить. Кука, не приставай к ней, Иностранка — это такая библиотека, да–да, Маня, именно там ты со мной смотрела выпуски Vanity Fair, вот делать мне больше было нечего, вози ее туда на свою голову, а потом вместо нормальной литературы переводи ей всякую чухню.
— А шо такое, зато сейчас смотри, как спикаю. И нечего нос задирать, это вы там спецшколы посещали углубленные, а нам где язык было брать?
— Там же где и нам. Маня, какие еще углубленные, у нас до Елены Васильны английский тоже был крайне посредственным. Зато у меня с детства в комнате имелся приемничек — больше на шкаф смахивал, ни на кухню не влезал, ни в стенку, вот и поставили мне вместо тумбочки. Советские передачки были — вырви глаз, на мой вкус, разве что радиоспектакли в детстве слушала. Но быстро разобралась, что короткие волны — это окно в мир, помню, уже лет в шесть это было открытием века, сравнимым с первым походом во взрослую библиотеку: и на таком языке кто–то что–то рассказывает, и на сяком, и музыку совершенно нечеловеческую можно слушать — так что почти сразу дала себе зарок как можно быстрее научиться понимать, о чем они все там говорят. И научилась. Английскому в первую очередь, при поддержке школьных учебников, но и других понахваталась по верхам, опять же параллельно с освоением учебных отделов библиотек. Так что — было бы желание. Дуську вон муштровали по пластинкам «Р. Диксона», мистер Грин и мистер Браун там все читали газету «Морнинг Стар», сначала страдала, при том, что у нее школа была на порядок лучше моей в плане углубления, а потом как пробило ее с этим Диксоном — правда, на волне увлечения Битлами — и тоже вон заспикала, как ты выражаешься, на очень приличном уровне. Если есть стимул, то способ всегда можно найти, — довольно кивает и переселяется с чашкой чая на ближайший диван, явно намереваясь там вздремнуть.
— Э, подожди, ты же так ничего и не рассказала!
— Сами меня перебили, теперь нить потеряла. Ладно, ладно: спать при моем ритме жизни получалось только на уроках, а где приятнее всего спать, как ни на уроке у любимого учителя, от которого точно не приходится ожидать никакой подлянки? Историк же действительно не имел ничего против — по уже приведенным мной причинам. Единственное, что его не устраивало, так это мой бледный вид: запавшие глазки, осунувшаяся морда и тп. — но в этом отношении он мог быть спокойным, так как знал, что Елену Васильевну он тоже не устраивает, и полагался на ее активный темперамент.
Но на истории я все–таки спала мало, так что приходилось добирать и на менее надежных предметах. Последний урок в пятницу было особенно трудно дотягивать — химия это была или биология? Конечно, химия, да. Так что однажды приключился конфуз — а все потому, что Светки не было, чтоб она была здорова. Про непосредственные последствия конфуза рассказывать надо будет опять в прямом эфире — все морально готовы?
— Так точно, давай, заводи свою шарманку.
***9 марта 1990 г. (пятница)
Та же учительская, вот–вот кончится шестой урок, так что учителей немного — счастливчики ушли домой уже после пятого или даже четвертого, кто–то отпустил детей пораньше и теперь собирается сам, кто–то пыхтит над очередной отчетностью, которую с него до конца недели требует неумолимый завуч, кто–то задержался, чтобы довести до ума школьно–административные дела или просто поболтать. Идиллию нарушает распахнувшаяся дверь — подумать только, в учительскую опять затаскивают Олю Таранич. «У меня дежа–вю?» — успевает прошептать географичка завучу. «Лучше сбегай быстро в 34-ый за Еленой Пр- пригодится». Та тут же выскальзывает за дверь.
